Нейрохирург Денис Мельников: Инструмент не должен двигаться впереди мысли

В Республике Алтай уже почти двадцать лет успешно работает нейрохирургическое отделение. Благодаря врачам и медицинскому персоналу отделения тысячи людей получили высококвалифицированную помощь, встали на ноги, вновь смогли радоваться жизни.

Один из тех, кто создавал это отделение – Денис Александрович Мельников. Сейчас ему 44 года, он в самом расцвете сил. Это не только высокопрофессиональный хирург, но и неординарный человек, имеющий свои убеждения, занимающийся спортом и литературой.

Предлагаем вниманию читателей «Новостей Горного Алтая» интервью с этим интересным собеседником.

— Мой путь к выбору конкретной специальности в медицине не отличался прямотой. Решение стать врачом созрело еще в школьные годы – я тогда интересовался биологией. Разумеется, сыграло свою роль и то, что оба родителя были врачами. Еще школьником отец-хирург брал меня с собой на ночные вызовы, на операции, устраивал меня санитаром в операционный блок на каникулах. Видя, что меня эта работа не пугает, он начал меня учить. В хирургии множество навыков, связанных с мелкими точными движениями — как правильно рассечь ткани, как держать инструмент, провести иглу, завязать быстро и надежно разные варианты хирургического узла. Его наставления и заложили хирургический базис. За время обучения в университете я не получил ни одной четверки за экзамены и зачеты, только «отлично», при этом практически никогда (за исключением очень специфических, требующих простого запоминания терминов, правил и названий, предметов) не зубрил, а старался понять и разобраться в сути изучаемого, что тоже помогает по сей день.

Меня тянуло именно к хирургии. Главная причина – «конкретность» этой сферы, очевидность ее пользы и возможность реально и быстро помочь, возможность изменить ситуацию, спасти жизнь, как бы пафосно это не звучало. Огромное значение для меня имело и то, что хирургия требует мастерства, навыка, умения. Либо умеешь, либо нет. Здесь не скроешь свою некомпетентность за умными словами и мудреными терминами.

Но жизнь пошла несколько иначе. В разгар 90-х, когда я учился, была необходимость зарабатывать на жизнь. Я работал тогда в частной медицинской организации, где требовался невролог. Поэтому пришлось пойти в интернатуру по неврологии.

Затем неврология для меня «раскрылась»: анатомия и физиология нервной системы, работа мозга, этого биологического суперкомпьютера, увлекла и заворожила. Интерны-неврологи в процессе обучения обязаны пройти двухмесячную стажировку на базе отделения нейрохирургии. Вот там-то я и задумался впервые о том, что для меня идеальным сочетанием хирургии и неврологии могла бы стать нейрохирургия.

Успешно сдав экзамен, я получил сертификат специалиста. Вот только к тому времени прогрессирующий в стране кризис погубил нашу медицинскую фирму и мои планы на хорошую работу с достойной зарплатой. В Барнауле был лишь один вариант — сидеть на приеме в поликлинике за копеечную зарплату и помирать с тоски.

Я очень благодарен заведующему неврологическим отделением Республиканской больницы Сергею Дмитриевичу Бородичу, который предложил мне вакантное место невролога в Горно-Алтайске. Так я, уроженец Барнаула, в 1998 году оказался здесь, в Республике Алтай.

Работая неврологом в травматологии, я занимался лечением пациентов с травмами центральной нервной системой. Естественно, не утерпел и начал проситься ассистировать на травматологических операциях. Травматологи сначала с некоторым недоумением и недоверием смотрели на меня. Но вскоре они поняли, что у меня вполне себе нормальные хирургические навыки. А при том, что рабочих рук постоянно не хватало, стали брать меня на операции, а потом отправили на специализацию по травматологи-ортопедии. Так я стал дежурить и самостоятельно оперировать как травматолог, параллельно работая также и неврологом.

Тогда возникла мысль наконец объединить специальности и создать-таки в Республике Алтай собственное нейрохирургическое отделение. Я поехал учиться на нейрохирурга в Новокузнецк.

По возвращении в Горно-Алтайск, летом 2000 года, мы занялись организацией собственного отделения, что, естественно, не было бы возможно без поддержки администрации и совместной командной работы. В коллективе тогда работали Вадим Владимирович Чурута, Александр Валерьевич Холманский и я. Первой старшей сестрой отделения стала Оксана Ивановна Иваницкая, сестринский коллектив частью перешел из нашего «родительского» травматологического отделения. Оборудование и оснащение мы собирали с миру по нитке, что-то чинили сами.

Поначалу нас не воспринимали всерьез, многие сомневались, что мы потянем эту сферу медицины в Горно-Алтайске, посмеивались. А мы, закусив губу, установив себе сразу высокую планку качества и сложности, работали.

Примерно через год над нами перестали смеяться даже самые скептически настроенные. Через два повели к нам лечиться (и консультироваться, и оперироваться) своих родственников. Сейчас к нам нередко едут на операции пациенты из соседних регионов. Как, впрочем, остаются и те, кто, считая, что у нас не может быть ничего хорошего, стремятся уехать оперироваться за пределы республики, даже в случаях, когда подобные виды операций мы выполняем объективно лучше и на более современном оборудовании, чем соседи.

Затем в коллектив пришли новые доктора — Алексей Владимирович Очурдяпов, Владимир Викторович Никифоров. Каждый приносил с собой что-то новое и ценное, свой уникальный опыт и взгляд на вещи. Вадим Владимирович ушел из жизни, однако оставил вполне весомую частичку себя, своей души в нашем отделении, как в плане хирургической практики, так и в особом стиле общения и юмора, традициях нашего отделения. Сейчас к нам пришел молодой доктор Айсур Владимирович Манинов. Он вполне органично вписался в работу отделения, начал самостоятельно успешно оперировать, постепенно расширяя свой хирургический арсенал.

— Можно ли операции, которые вы проводите, подразделять на простые и сложные или же всегда присутствует фактор неожиданности, который решает исход лечения?

— Все операции сложны по-своему, человеческое тело — не машина, построенная по стандартному чертежу и собранная на конвейере, где каждая деталь унифицирована. Каждый пациент уникален. Но для опытного нейрохирурга не должно быть неожиданностей, влияющих на исход операции, к которым он не был бы готов и не предусмотрел бы их возможность.

Как раз с целью исключения «сюрпризов» и строится диагностика, планирование операции, подбор инструментария и оборудования, предоперационное обсуждение и выбор тактики. Чем большим количеством различных приемов и навыков владеет оперирующий хирург, тем более он вооружен в борьбе с неожиданностями. В нейрохирургии имеет решающее значение и оснащение. Будучи хоть гениальным хирургом, голыми руками в нейрохирургии ничего не сделаешь.

Конечно же, есть и более рутинные, но при этом не менее науко- и технологически емкие операции, которые можно сделать за день штуки три при штатном развитии ситуации. А есть такие, которые занимают целый день и состоят из нескольких этапов, каждый из которых, по сути, сам является полноценной операцией.

Многие наши вмешательства по сложности относятся к той же группе операций, что и, например, пересадка сердца. Резюмируя, можно сказать одно — принципиальна не сама сложность операции, а то, умеет ли хирург ее хорошо выполнять и есть ли у него для этого необходимое оснащение. Нейрохирургия — не лотерея, а хоть и рискованная, но технология.

— Операции могут длиться от двух-трех до восьми-десяти часов. Иногда вы выходите из операционной и к полуночи. Как часто это бывает и как можно выдержать такую нагрузку?

— Во время операции (наверное, так всегда бывает, когда увлеченно занимаешься любимым делом) практически совсем не ощущаешь хода времени и физического дискомфорта. Усталость, жажда, голод, естественные потребности, боль от неудобной позы или болезни и прочие напоминания о том, что хирург — тоже человек, «накрывают» уже после завершения операции. Очень редко мы просим во время длинной операции дать нам попить через трубочку. За свои 18 лет нейрохирургом я несколько раз просил дать мне обезболивающую таблетку или поставить укол.

Должен сказать, что во время длительных операций тяжелее всего приходится все-таки не хирургу, а ассистенту, вынужденному, например, часами сидеть в неудобной позе, неподвижно удерживая какой-нибудь инструмент. Сейчас и в этом вопросе к нам на помощь приходит техника — у нас есть механические удерживающие устройства, чтобы заменить эту самую неподвижную руку ассистента. У нас есть специальные механизированные операционные кресла с сервоприводами, поддерживающие локти и поясницу хирурга с целью достижения как большей точности движений, так и комфорта. Наш операционный микроскоп — по сути роботизированный комплекс, который многие функции выполняет в автоматизированном режиме, да еще и помогает поддерживать голову хирурга, разгружая шейный отдел позвоночника.

Измерять сложность проведенной операции по затраченному на нее времени — не совсем и не всегда верно. Иногда очень сложные вещи можно выполнить почти мгновенно, иногда же простые, рутинные, но требующие стадийной постепенности и многократного повторения манипуляции, могут занять уйму времени.

— Есть ли место в вашей работе сомнениям, нерешительности, когда приходится стоять перед выбором — оперировать или не оперировать?

— Конечно. Скажу больше – сомнения обязаны быть. Безапелляционно не сомневающийся хирург — просто опасный социопат. Надо помнить, что на этапе диагностики и планирования лечения кроме мнения врача большую роль играют и другие факторы, такие как пожелания, ожидания и опасения пациента, опыт, прецеденты, трезвая оценка своих возможностей, возможности стационара, анестезиологической, например, службы, в сопровождении пациента, наконец объективных возможностей самого пациента выдержать операцию и восстановится после нее.

Огромнейшую роль в хирургии опухолей нервной системы играет постоянный компромисс между возможностью радикального удаления и возможным необратимым повреждением при этом функционально значимых или определяющих свойства личности, саму суть человека центров. Но все это — на этапе принятия решения, при прогнозировании и планировании. Во время операции сомнения уже неуместны. Чем меньше неуверенности и колебаний во время самой операции — тем чище и качественнее она будет выполнена. Но в любом случае, как повторяли наши наставники, инструмент не должен двигаться впереди мысли.

— Случаются ли чудеса на операционном столе, когда, вопреки ожиданиям, больной возвращается к жизни?

— Нередки случаи, когда пациент восстанавливается гораздо быстрее и полнее, или получает гораздо меньший неврологический дефект, чем ожидалось непосредственно после завершения операции. Бывают, как ни прискорбно, но к счастью — значительно реже, и другие случаи, когда во время операции ничто не предвещало беды (причем мы же документируем на видео с микроскопа ход операции, никаких ошибок допущено не было), а на выходе получаем результат хуже ожидаемого. Организм, особенно при «букете» сопутствующих болезней, иногда реагирует на вмешательство непредсказуемо, могут проявиться скрытые до поры проблемы. Собственно, поэтому на плановые операции мы госпитализируем пациентов только после прохождения необходимых обследований организма и анализов, чтобы и с этой стороны уменьшить вероятность «сюрприза».

— Атмосферу и энергетику в коллективе в основном создают женщины. А учитывая специфику отделения, когда речь идет о взаимодействии с тяжелобольными людьми, роль сестринского персонала имеет особую важность. Какая она – женская половина нейрохирургического отделения?

— Самая лучшая в мире! Действительно, на плечи наших сестер ложится основная работа по наблюдению за пациентами, выполнению назначений и процедур, уход и непосредственное общение с людьми. Ключевые слова — надежность, профессионализм, наблюдательность и терпение. А еще они у нас настоящие умницы и красавицы!

— Насколько жесткий отбор пришлось пройти медицинским сестрам, чтобы стать частью коллектива?

— Основной отбор происходит непосредственно во время работы — не все выдерживают наши ритм и темп, тяжесть пациентов, их порой, в силу поражения центральной нервной системы, неадекватность. Самый жесткий экзаменатор — практика… Следует отметить наличие у наших девушек довольно редкого вне медицинской среды сочетания черт личности — достаточную силу и жесткость характера, отсутствие лишней впечатлительности, необходимых для выполнения основной работы и, одновременно, чуткость и внимательность к людям. Милосердие, если угодно. Также обязателен и высокий интеллект. Физическая выносливость, способность подолгу обходиться без сна, сохраняя внимательность, поскольку самые сложные пациенты встречаются на ночных дежурствах. Многие из наших медицинских сестер имеют высшее образование (юридическое, экономическое), однако остаются в медицине, на самом переднем ее крае…

Основные трудности связаны с тяжелыми сложными пациентами, порой — парализованными, порой — неадекватными. Бывает и трудное общение с родственниками больных, не всегда понимающих и выполняющих требования больничного режима, или, в силу обстоятельств, находящихся в стрессе и изливающих свой негатив на персонал. Работа отнимает у них много сил и времени, в том числе и за счет общения с семьей, детьми, личной жизни. Материально они у нас (как, впрочем, и все, наверное, медики) далеко не олигархи.

— Можно ли сказать, что сестринский коллектив сформирован и устоялся, или же имеет место текучка кадров?

— Можно сказать, что да, сформирован. Конечно, кто-то уходит, приходят новые люди, но основной «костяк» отделения остается неизменным практически с момента его открытия. То, что наши девушки проявляют такой патриотизм к своему отделению, я считаю, о многом говорит. Думаю, что, несмотря на очевидные трудности работы, их держат здесь, кроме зарплаты, повторюсь, не очень обильной, чувство сопричастности к важному делу, самореализация и определенная атмосфера в коллективе.

— Как вы относитесь к критике?

— Всегда были, есть и будут люди адекватные, оценивающие нашу работу объективно, понимая границы наших возможностей и сложности ситуаций. Равно как будут и те, кто готов осуждать и обвинять зачастую не просто без причины, но даже заочно и предвзято. К счастью, первых больше. Просто порой срабатывает эффект «ложки дегтя», когда негатив острее воспринимается. В любом случае наша обязанность и прямой моральный долг — подробно разъяснить пациенту или его родственникам, если он сам недееспособен, цели и задачи планируемой операции, все возможные риски и осложнения, последствия как операции, так и отказа от нее. И только после этого, получив четкое и конкретное информированное согласие на вмешательство и подпись пациента об этом, мы имеем право что-то с человеком делать. Единственное исключение — отсутствие сознания у пациента, недоступность родственников и экстренная необходимость срочно действовать. Но даже в этом случае решение принимается и подписывается коллегиально в составе трех врачей. В том числе, и с целью нашей юридической защиты.

— Судя по записям на вашей страничке в социальных сетях, ваши интересы простираются далеко за пределы медицины. Это и боевые единоборства, и литература, и музыка. Это средство для снятия стресса от работы или они были всегда с вами?

— Все эти увлечения были в моей жизни задолго до медицины. Литература — мой друг еще с дошкольного возраста, когда я научился самостоятельно читать. С тех пор — с книжкой по жизни.

На полках в нашей семейной библиотеке жили Ян, Ремарк, Стругацкие, Хемингуэй, Гофман, О’Генри, Твеном, Конан Дойль, Купером и многие-многие другие. Миры, эпохи, характеры. Жизни и мысли, судьбы и мечты. Книги были и остаются для меня окном во Вселенную со множеством параллельных миров, возможность удивительных путешествий и открытий, многогранный бриллиант человеческого опыта и воображения.

Самостоятельные опыты в стихах и прозе начались еще в школе, хотя, со слов бабушки, сам я этого не помню, я сочинял всякие детские песенки и стишки еще лет с двух, что-то она даже записывала и потом мне показывала. Эти записи до сих пор где-то пылятся в семейных архивах.

Сейчас пишу и стихи, и прозу. Правда крайне редко, «волнами» и «прорывами», под настроение. Когда что-то пишу, то делаю это не потому, что хочу что-то написать, а когда что-то внутри, пусть будет «вдохновение», толкает под локоть взять в руку ручку и бумагу. Интересное наблюдение — не могу сочинять стихи на клавиатуре. Только перепечатать готовое из блокнота. С прозой таких проблем нет. И еще — чем больше писанины на работе, тем реже хочется писать что-то кроме.

Музыку очень любила мама. Самостоятельные вкусы сформировались в подростковом возрасте и с тех пор мало изменились, впрочем, оставшись вполне эклектичными — от тяжелого и русского рока до органной музыки Баха.

Музыка — средство расширения сознания, создания эмоционального фона, мобилизации, настроя, снятия стресса. Все зависит от стиля и конкретного произведения. Испытываю настоящее удовольствие от качественного чистого звука, оригинальной аранжировки, «изюминки», «драйва». Не аудиофил, пожалуй, но вполне себе сформировавшийся меломан, с определенными запросами к качеству записи и возможностям аппаратуры.

Несколько жалею, что у меня нет музыкального образования, зато старшая дочка с удовольствием ходит в музыкальную школу.

Боевые искусства — тема отдельная, я занимался самбо и дзюдо еще с младшей школы, затем были ушу-саньда, кикбоксинг, тэквондо, айкидо. Нашел своего учителя, Олега Александровича Алексина, и окончательно выбрал для себя традиционное каратэ, стиль Фудокан. «Дослужился» до черного пояса, второго дана. С удовольствием, когда предоставляется возможность, посещаю семинары и тренинги мастеров других направлений и стилей, очень расширяет кругозор. Суммарно я в мире боевых искусств на данный момент уже больше 30 лет, даже если учесть длительные перерывы в занятиях.

— Многоликий Денис Мельников: какая из ваших ипостасей вам наиболее симпатична?

— Очень сложный вопрос. Несмотря на определенное тщеславие, честолюбие и эгоизм, я не могу с уверенностью сказать, что действительно себе по-настоящему симпатичен. Тут, наверное, не меня надо об этом спрашивать, а людей, которые рядом — друзей, коллег, семью. Ведь то, что мы сами о себе думаем — зачастую иллюзия и проекция наших представлений о должном порядке вещей на реальность. Точно знаю, что я в себе, мягко говоря, очень не люблю. Это, во-первых и главных, раздражительность. Во-вторых, пожалуй, определенный эгоцентризм, вследствие чего возможно невольно недостаточное внимание к нуждам, мнению и интересам других людей, коллег в первую очередь. В-третьих, недостаток, как это ни странно прозвучит, силы воли к сохранению концентрации и мотивации в достижении долгосрочных целей. Это далеко не полный перечень моих к себе претензий, но эти самые актуальные.

А «симпатичные ипостаси»… Не знаю, все же я не маски ношу и не играю ролей на публику. Я цельный и на несколько разных личностей меня не расцепить. Могу лишь сказать в каких условиях и состояниях мне наиболее комфортно чувствовать себя «собой». В первую очередь во время штатно протекающей сложной операции, на тренировке, дома с семьей и когда что-то делаю своими руками — мастерю, строгаю, паяю, строю.

Иногда меня спрашивают про сережку в левом ухе. Вопреки распространенному в некоторой среде мнению, это вовсе не символ нетрадиционной ориентации. У меня с ориентацией все банально и незатейливо. Конечно, сережка — определенный эпатаж, вызов если хотите, общественному мнению и привычке людей всех судить по одежке. Не соответствуя сложившемуся в нашей стране определенному понятию образа врача, она вызывает легкий когнитивный диссонанс, выводя на время собеседника из зоны психологического комфорта, что освежает его восприятие. Пациент начинает обращать больше внимания и делать выводы не на основании того, как я выгляжу, а обращая внимание на то, что я говорю и какую информацию пытаюсь донести. И да, это все-таки символ неформальности. А я терпеть не могу формализм — и в жизни, и в работе.

Беседовала Надежда Петухова,
«Вестник Горно-Алтайска»