Алексей Дмитриев: Не пытайтесь понять, что хотел сказать художник

4 февраля в 15:00 в Горно-Алтайске в Национальном театре Республики Алтай состоится открытие выставки Алексея Дмитриева. Художник не часто балует любителей живописи столь полной экспозицией своих работ: это вторая по счету большая персональная выставка художника в Горно-Алтайске, первая состоялась ровно 10 лет назад, в республиканском музее имени Анохина.

Не станем заниматься бесполезным, и не будем описывать работы мастера — живопись создана для того, чтобы ее видеть, и язык становится блеклым и неказистым в попытках передать непередаваемое. Лучше дадим слово выпускнику Ташкентского театрально-художественного института, который вот уже не первое десятилетие живет на Алтае, и чьи работы стали желанным украшением домов Франции, Голландии, Австрии, Турции, Узбекистана, США и Канады.

— Когда вы начали рисовать?

— Мне родители говорили, что я рисовал с самого раннего детства. Может быть, сыграло свою роль то, что я родился в творческой семье, потому что мама у меня была актрисой, отец-актер, режиссер, журналист, старший брат-музыкант, я варился в определенной атмосфере, общался с определенными людьми, и, наверное, в чем-то моя будущая  профессия была предопределена. Сам себя рисующего помню лет с 4, с радостью вспоминаю последние годы в детском саду. Было очень круто,  что пока все дети спали, я делал какие-то картинки к выставкам в садике, мне завидовали, а я страшно радовался, потому что не приходилось соблюдать ненавистные правила тихого часа. А потом я начал посещать детскую студию изобразительного искусства Дворца культуры текстильщиков, одну из лучших на просторах Советского Союза, где первыми моими педагогами, которым я и сегодня очень благодарен, и чье воздействие на себе я ощущаю до сих пор, стали Яков Львович Фрумгарц и Игорь Дмитриевич Ложкобанов.

— Как вы очутились на Алтае? Это была случайность или необходимость?

— Чем дольше я живу, тем тверже прихожу к выводу, что случайностей не бывает. Потому что кажущаяся на первый взгляд случайность потом представляется ясным итогом предшествующих мыслей, решений, поступков. Когда я уехал из Ташкента жить и работать в Москву, мой старший брат, музыкант Игорь Дмитриев, переехал из Новосибирска в Горно-Алтайск. И, живя в Москве, я несколько раз приезжал на Алтай. Понравилось мне здесь. Когда же я решил перестать жить в Москве, у меня был выбор: либо возвращаться в Ташкент, либо ехать еще куда-то. В Ташкент я возвращаться категорически не хотел, а сюда меня потянуло. Вот так я и попал на Алтай, в конце 1991 года.

— Бытует мнение, что творческий человек в Горно-Алтайске не может жить полноценной жизнью, что талантливые люди обязательно должны отсюда уезжать или постоянно жаловаться на тяжелую судьбу.

— Это распространенное мнение, касающееся провинции в целом. Горный Алтай не исключение, когда я сюда переезжал, мне говорили: что ты делаешь, сумасшедший? До сих пор многие мои друзья и коллеги пытаются перетащить меня в столицу: я регулярно получаю приглашения уехать из Горно-Алтайска, поскольку работаю еще и как дизайнер и театральный художник. Когда я преподавал в лицее, я говорил ученикам, чтобы они обязательно съездили куда-то, открыли для себя большой мир и возвращались бы сюда в результате сознательного решения, а не проживали всю жизнь здесь, тоскуя, что так никуда и не выбрались. Каждый человек сам выбирает: либо жаловаться на свою судьбу, либо понять, в чем его предназначение, его судьба, и почему с ним происходит то или иное. Я считаю, что понятия судьбы, которая со мной что-то такое делает, а я бедный и грустный ей подчиняюсь, не существует. То есть я знаю, что если происходит со мной что-то хорошее, то это – дело моих рук так же, как и что-то дурное.

Жить в Горно-Алтайске достаточно непросто, но здесь люди намного ближе к истине жизни, чем в той же Москве, там гораздо больше всяких искусственных и фальшивых надстроек, за которыми уже фундамента не видно. Потому, я ни разу не пожалел о переезде сюда, а нынешние мои поездки по России и за ее пределы только убеждают в правильности сделанного выбора

С другой стороны, в Горно-Алтайске парадоксальная ситуация в культурной жизни: есть много интересных художников, есть мастера совершенно европейского уровня. Тем не менее, нет ни одной галереи для художников, у Союза художников нет нормального помещения, где можно было бы выставляться. Сейчас наш музей закрывается на реконструкцию, и в Горно-Алтайске фактически не остается ни одной нормальной выставочной площадки. Выставки наших художников, отмечаемые критикой, по большей части проходят за пределами республики.

Я сам почти половину 2009 года провел за пределами Горного Алтая по долгу работы, занимаясь театральными постановками и дизайнерскими проектами. И это неправильно!

У нас в республике присутствуют две необходимых составляющих успешной и интересной художественной жизни – художники и зрители, нужна третья сила, которая будет обеспечивать контакт между ними, поддерживать процесс, и это должна быть либо власть, либо спонсоры, меценаты, то есть те, кто дает всему финансовое основание. Но пока этого нет, культурно-художественный потенциал нашей республики будет либо эмигрировать, либо провинциально прозябать во снах о лучшей жизни.

— Сколько на вашей выставке будет представлено картин, и когда они были созданы?

— Не помню, сколько именно будет картин, думаю, около 40. Это живопись и графика. Это большая часть тех работ, что была создана мною за время жизни на Алтае. Некоторые из них в Москве или осели в частных собраниях, часть я просто не выставляю. Например, я не выставляю свои театральные эскизы и эскизы декораций, так как полагаю, что театральный художник должен оцениваться зрителем в театре в контексте театрального действа.

— Можете назвать художников, которые оказали на вас влияние? Мировых или локальных, которыми вы были впечатлены?

— Этот вопрос часто задают, и он меня ставит в тупик, потому что оказывали на меня влияние самые разные художники, причем не обязательно какие-то мировые величины, может быть, в некоторых вопросах большее влияние на меня оказали мои сокурсники, работы художников, чьи фамилии я уже и не помню, но видел на выставках. В какой-то момент они оказались мне необходимы, какой-то творческий кирпичик на свое место они положили. К тому же, я должен сказать, что огромное влияние на меня оказала не собственно живопись, а современная фотография, и потому определенные композиционные ходы в моих картинах, возможно, более присущи именно ей, нежели изобразительному искусству. На меня оказала большое влияние музыка, которую я люблю, которую слушаю, и это в основном джаз. Его синкопированная ритмическая основа близка ритмике моих картин. Еще один источник — литература. Во многом, проза Хемингуэя. У него есть совершенно гениальное утверждение, хотя оно и касается литературы, но его можно озвучить рецептом любого творчества. Я стараюсь применять его в живописи. Оно говорит об умалчивании, то есть о том, что остается за словами, или в данном случае за изображенным сюжетом: «Всегда можно опустить из текста все, что угодно, если ты точно знаешь, что имеешь в виду».

— То есть справедливо будет сказать, что вы находились в потоке, воспринимали информацию, которая становилась частью вас?

— Мы все в потоке. Просто информация разная во всех вливается.

— Многие искусствоведы проводят параллели между образами ваших картин и первобытным видением мира. Когда вы приехали на Алтай, вы фактически не были знакомы с местной культурой?

— С местной нет, но архаика меня всегда интересовала. Современная алтайская культура — в меньшей степени, потому что, на мой взгляд, это отголоски былого величия, пик этой локально-национальной культуры лежит где-то в глубине веков, и сейчас вопрос успешного развития алтайской культуры может рассматриваться в русле взаимодействия с другими мировыми культурами, изоляция является прямым путем к вымиранию.

Для меня все-таки более интересна скифская культура, она наиболее яркая. И здесь я совершенно ничего нового не открываю, по признанию и археологов, и искусствоведов, пик развития региональной культуры приходится на скифо-сарматский период.

— Как проходит процесс создания ваших картин? У вас есть готовый образ в голове, или они создаются по наитию, понимаете ли вы, что вот здесь надо пририсовать, а тут умолчать?

— Это вопрос интимный. Потому ответить на него довольно сложно.
Был период, когда я преподавал курс истории искусств народов Востока в республиканском лицее. Курс пришлось разрабатывать с нуля, поскольку аналогов его не существовало. Мне нужно было найти ответ на вопрос, что же такое процесс создания произведения искусства. Для себя и своих учеников я нашел такое объяснение: это двунаправленный процесс. С одной стороны, это процесс материализации какого-то духовного замысла, с другой стороны, это процесс одухотворения материи. То есть дух и материя движутся навстречу друг другу, и при их встрече возникает произведение искусства.

Иногда у меня есть какое-то «облачко» где-то внутри, иногда оно складывается в более четкие очертания, бывает, что нет. В процессе работы оно «уплотняется», появляется структура, композиция, проявляется цвет. Скажем, передо мной не стоит вопрос пририсовать что-то здесь или зачеркнуть там, потому как это процесс конструирования. А картины не конструируются. Они вырастают. Павел Филонов, признанный гений, считал, что картина должна прорастать как растение и советовал замечать, как у растения растут клетки и текут соки, потому что когда мы рисуем ветку дерева, мы должны понимать, что в ней происходит, и сама картина должна создаваться точно также.

Часто возникает такой момент, когда ты пишешь картину и вдруг понимаешь, что не ты ее ведешь к определенному результату, а она тебя начинает вести. И все попытки возглавить этот процесс и силой воли пустить его по какому-то другому направлению ни к чему доброму не приводят. Поэтому ты либо сдаешься, следуешь за картиной, и получаешь новый опыт и новое знание, либо ты все-таки своей волей ее убиваешь.

Вообще, на мой взгляд, занятия искусством – это познание мира и себя, приобретение знаний и опыта, самоизменение и стремление к росту, расширение себя до пределов мира.

— Вы сказали, что вас вдохновляют литература и музыка. Что из музыки вы нового открыли для себя? Или вы слушаете то, что любили раньше?

— К сожалению, я могу сказать, что новой музыки я слушаю очень мало. Мало приемлемого для себя нахожу. Может быть, в силу возраста я больше переслушиваю, как и больше перечитываю, нежели читаю что-то новое. Одним из наиболее душевных направлений для меня на сегодня остается блюз и джаз конца 50-х — начала 60-х годов. Это база, на которой выросла большая часть музыки, которая звучит сейчас, просто многие люди, незнакомые с подобной музыкой, очень часто совершают для себя «открытия» в современной музыке. А когда ты знаешь, что из чего произрастает, на эти «открытия» смотришь немного по-другому.

— Получается, что вы везде чувствуете ритм…

— Обязательно. Потому что в основе любого изображения лежит композиция. Она без ритма невозможна. Жизнь невозможна без ритма, жизнь-это ритм, дыхание — это ритм.

— Сердце — это ритм…

— Все ритм. Поэтому ритм является основой основ.

— Из литературы вы в основном перечитываете. А кто из авторов последнего десятилетия вам понравился?

— Из современных авторов я могу назвать Дину Рубину, с которой мне посчастливилось в свое время быть знакомым лично, и до сих пор то, что она пишет, мне очень близко и с удовольствием читается. Из ушедших, но наших современников, я очень люблю Сергея Довлатова. Он неоднозначный и, на мой взгляд, весьма недооцененный писатель. Его обычно воспринимают как некоего шутника, не очень глубокого забавника-развлекателя, но он гораздо глубже и серьезнее. А что касается упомянутого вами Пелевина, я равнодушен к его продукту. Потому что меня в искусстве всегда привлекает гармония разума и сердца, будь то музыка или что-то другое. Искусство без этого невозможно. И если существует перевес в какую-либо сторону, то я тогда предпочту, чтобы перевес был в сторону сердца, а не разума. Потому что холодный разум без горячего и любящего сердца отвратителен. А сейчас, к сожалению, очень многое в искусстве делается холодным разумом.

— И еще много построено на диссонансах. Вы же видите, как много художников, писателей, музыкантов сегодня «выезжают» за счет диссонанса.

— Это трудно не заметить. Между прочим, в свое время еще Солженицын сказал, что беда всего искусства XX века состоит в следующем: художника вместо его отношений с Богом стало интересовать, как пожестче и больнее ударить по нервам зрителей, как можно ярче заявив о себе. Это безнравственно, разрушительно и безответственно.

— А вам не кажется, что искусства в последнее время слишком много? Слишком много появляется художников, скульпторов, музыкантов, которые в традиционном понимании к искусству не относятся?

— Слишком много искусства быть не может. Я бы сказал, что настоящего искусства слишком мало. Для меня очень показательным был эксперимент одного из художественных журналов Москвы, где журналист получил задание стать современным художником. За четыре месяца эксперимента человек, который никогда раньше не рисовал и не имел к тому способностей, стал успешным художником, начал выставляться и продавать свои работы. Там подробно была описан весь процесс, за умолчанием, конечно, ключевых моментов, как в хорошем кулинарном рецепте. Было описано, куда и как ехать, с кем общаться, кому звонить, как представляться. Это технология. Но какое отношение это имеет к искусству?

Сейчас есть саркастичное выражение — в противоположность советскому, утверждавшему, что искусство принадлежит народу — оно говорит: искусство принадлежит кураторам. Кураторы, вышедшие из среды искусствоведов, но чаще, из определенной околохудожественной тусовки, создают собственные концепции, которые кажутся им актуальными, забавными, раскручивают их, под эти концепции создаются художники, имена и соответствующая публика. Эта жизнь мне не очень интересна, откровенно говоря.

— Тогда что же такое настоящее искусство?

— Это сложный вопрос, поскольку есть масса наукообразных, неудобоваримых определений в словарях. Там искусство обозначается как специфическая область человеческой жизнедеятельности и т.д. Парадокс в том, что ни сам акт, ни произведения искусства вроде бы не нужны человеку для непосредственного выживания. Однако и без искусства человек почему-то не может жить. Я считаю, что искусство — это то, что нам необходимо наряду с питанием, теплом, возможностью чувствовать себя в безопасности. Это как воздух, без которого мы не можем жить, но который мы не чувствуем, замечем лишь, когда он становится дурным или когда мы начинаем задыхаться в его отсутствии.

— У многих людей существуют так называемые занятия для переключения, у вас что-то подобное есть?

— Знаете, я живу в собственном доме на немаленьком участке, и занятий для переключения такая жизнь предоставляет достаточно, потому специального хобби у меня нет. Вообще, я не знаю художников, которые имели бы хобби. Само творчество так увлекательно, что не требует компенсации «на стороне». К тому же, когда работаешь для театра, в дизайне или книжной иллюстрации, пишешь картины, все время заняты чуть разные участки головного мозга, загруженность тотальная.
При этом я еще занимаюсь айкидо, сам тренирую, у меня второй дан, это трудно назвать хобби. Но я не могу сказать, что если бы я не стал художником, я бы стал профессиональным спортсменом.

— Какой бы вы совет дали людям, впервые попавшим на вашу выставку? На что в первую очередь смотреть? Идти с открытыми глазами или сердцем?

— Открытые глаза — это очень хорошо, а открытое сердце — это идеал. Я бы посоветовал подойти к картине. Просто встаньте, постойте, и не пытайтесь понять, что хотел сказать художник. Нас всех испортили в свое время эти вопросом: что же художник хотел сказать своим искусством? Что хотел, он уже сказал своей картиной и повесил ее на стену. Поэтому подойдите, помолчите и прислушайтесь к своему сердцу. Если ничего не отзовется, то даже ничего и понимать не надо, просто спокойно идите дальше, к следующей работе, может быть, это не ваше. У одного и того же художника могут быть картины, которые написаны в разные периоды, апеллирующие к разным состояниям человека. Придя в разные дни на выставку, вы можете по-разному оценить работу, только потому, что у вас будет разное настроение. Так картина может показаться созвучной, но и это созвучие будет разным: картина может вас обрадовать, а может огорчить. Она может разбудить в вас то, что вам тут же даст крылья, а может показать те ваши черты, с которыми вы бы не хотели быть знакомыми. Поэтому попробуйте установить с картиной контакт и посмотреть, что из этого у вас получится. Это всегда – новый опыт, как новое приключение.

И еще. Эта выставка необычная: кроме живописных и графических работ на ней будут представлены стихотворения моего друга, бийского музыканта и поэтессы Юлианы Молчановой, написанные специально для вдохновивших ее картин. Эти стихотворения – поразительный литературный эквивалент живописи. Юлиане удалось то, что удается немногим – в поэтической форме выразить квинтэссенцию чувств и мыслей, лежащих в основе большинства картин и которые даже сам автор никогда не смог бы точно определить…

Выставка продлится с 4 февраля по 2 марта и будет открыта для свободного посещения каждый день с 10.30 до 18.00.

Анна Ковшарь